Когда я краем уха услышал о создании такого костюма и об отказе Алексеева летать в нем, я пришел к Алексееву и предложил: давайте я в нем отпрыгаю. Если в нем удастся прыгать, то уж летать удастся наверняка. Алексеев согласился. Собрали Ученый Совет 8 отдела ЦАГИ под председательством Качанова. Я написал методику. Ее утвердили и приступили к испытаниям.

Я составил совместно с творцами костюма методику наземных и летных испытаний, она была утверждена. Так, пришедшая мне случайно в голову мечта стала явью — я приступил к испытаниям.

Смысл скафандра заключается в том, чтобы сохранить вокруг человека давление воздуха, неумолимо падающее с высотой. На высотах свыше 14—15 тысяч метров никакие дыхательные и кислородные приборы открытого типа не могут обеспечить жизнь человека. Давление воздуха так мало, что попадающий в легкие кислород не усваивается организмом - кислород не поступает в кровь, а легкие превращаются в своеобразный паровой котел, испаряющий влагу, но не способный вобрать в себя воздух. Способность скафандра сохранять внутри себя нужное давление должна была быть подтверждена на первом этапе испытаний в термобарокамере.

Вспоминаю первое испытание. Меня облачают в шелковое и шерстяное белье, надевая поверх двухсторонний меховой комбинезон, а поверх натягивают ярко-красный скафандр, на котором проблескивают пластины и проволоки жесткости. Я изнываю от жары, и Николай Григорьевич Усачев засовывает мне за шиворот резиновый шланг, из которого по телу растекается благодатная струя холодного воздуха. Я пролезаю в круглый люк стальной сферы термобарокамеры, усаживаюсь на скамейку, после чего к скафандру подсоединяется жгут кислородного и электропитания, а на плечи устанавливается цилиндрический гермошлем, три четверти которого занимает плексигласовое окно с вертикальными проволочками электрообогрева. Вокруг буртика шлема идет стальной тросик, который натягивается и запирается защелкой.

Люк закрывается, и я остаюсь один перед многочисленными приборами на стенках, перед пестрой паутиной трубок и проводов и глазком, через который за мной наблюдают снаружи. При помощи шлемофона с ларингофонами я держу связь С наблюдателями. Начинается «подъем» на высоты 8, 10, 12, 15 тысяч метров. Из термобарокамеры выкачивается воздух для создания соответствующего давления на «высоте», а мощные холодильники создают соответствующую температуру.

Сейчас август месяц. Снаружи в окна высотной лаборатории заглядывают зеленые ветви деревьев, а на моих меховых унтах, перчатках и скафандре ложится все более толстый слой пушистого инея. Чувствую я себя пока что отлично. Дышится легко и свободно, обогреваемое окно дает отличный обзор. С «подъемом на высоту» скафандр все более раздувается внутренним давлением, становится более жестким, но я довольно свободно делаю широкие движения руками и ногами. Я привыкаю к костюму все больше и больше, все теснее сживаюсь с ним. Подача кислорода, обогрев, удаление отработанных продуктов дыхания и влаги - все на уровне технических требований.

Подошел второй этап испытаний - имитация отделения от самолета. Поочередно, на высотах 8 и 10 тысяч метров я, включив вентиль своего кислородного баллончика, укрепленного на бедре, выдергивал рукоятку замка, переходя на автономное кислородное питание. Пружинные клапаны закрывали отверстие в замке, жгут падал на пол, после чего меня «спускали» с предполагаемой скоростью снижения. Испытания шли успешно.

Но вот на 12 тыс. метрах скафандр впервые преподнес мне пакость — при выдергивании замка клапан не сработал, и костюм стравил давление. Соответственно я быстро воспарил с 2000 метров, соответствовавших давлению в скафандре, на 12 тыс. метров, и успев нажать на аварийный сигнал, потерял сознание. Меня быстро «спустили» вниз, но на каком то промежутке времени мне пришлось бороться с чувством недоверия к каверзной натуре моего подопечного.

После устранения мелких неполадок, выявленных в процессе наземных испытаний, начались летные испытания.

Набив скафандр песком по весу человека, и установив ему на «голову» бароспидограф, мы подцепили его к бомбосбрасывателям самолета ДБ-3, и сбросили с высоты 2000 метров. Фала раскрыла парашют, и наш питомец начал свое «беспилотное» снижение. Расшифровка записи самописца показала, что скорость снижения была немногим меньше двукратной от нормальной скорости снижения при тренировочных прыжках. Наш «парашютист», ударившись при приземлении о твердый грунт, лопнул. Жалко сморщившись на высыпавшемся из него песке, он напомнил мне человека, грохнувшегося о землю с высоты 10-го этажа, и с которого, в довершение к вывалившимся внутренностям, содрало еще при падении всю кожу.

Летчик-испытатель Рыбушкин сочувственно смотрел на меня, а я, с не совсем естественно бодро звучавшим смехом, сказал, что этого мальчика еще надо учить приземляться.

А потом Марк Лазаревич Галлай вывез меня на самолете «Р-зет», и я совершил первый прыжок из задней кабины с 5000 метров в скафандре без шлема. Цель - еще больше «врасти» в костюм в естественных условиях. От динамического удара при раскрытии парашюта с моей правой ноги соскочил унт и самостоятельно полетел к родной земле. Ногу при приземлении мне спасло, пожалуй, то, что я врезался по щиколотку в заболоченную почву.  В дальнейшем я стал подвязывать унты к лямкам парашюта.

А далее мною занялся Леша Гринчик, который поднимал меня в бомболюке самолета СБ на 6, затем на 8 и, наконец, на 10 тыс. метров. Эти три прыжка совершались уже в шлеме. На левой руке у меня был закреплен высотомер и когда он показывал при снижении 4000 метров, я перекладывал защелку гермошлема, снимал его и опускал вниз на привязной фале. Он приземлялся первым, а я за ним. Прыжки с 6 и 8 тыс. метров показали полную «кондиционность» костюма, который, казалось бы, решил не показывать больше никаких фокусов.

И вот - последний, завершающий прыжок с 10000 метров. Уже 50 минут мы набираем высоту, из которых 20 приходятся на последнюю тысячу. Еще более глухо и неуютно звучат в шлемофоне слова Гринчика: высота 10200 метров - самолет больше высоту не набирает — «Приготовиться». И в подтверждение на щитке вспыхивает белая лампочка. Берусь за ручку замка, включаю свое кислородное питание и, воззвав к высшей справедливости по адресу замка, выдергиваю ручку. Все та же «домашняя» атмосфера окружает меня - замок сработал отлично. Зеленая вспышка на щитке. Крепче впиваюсь пальцами в ребра шпангоутов...

Створки бомболюка отваливаются в стороны, ослепляя меня потоком света из открывшегося прямоугольника. Просовываю гермошлем в люк и несколько секунд смотрю на залитую утренним солнцем землю. Серебряные капли озер и ниточки рек сверкают на темно-зеленых или желто-красных пятнах лесных массивов, розовые клубочки кучевых облаков застыли далеко внизу; земля, расцвеченная осенними красками и синий простор неба туманятся, заволакиваются белой дымкой - стекло гермошлема, уже лишенное электрообогрева, быстро запотевает и замерзает изнутри.

Отпускаю шпангоуты и вываливаюсь в ожидающую меня бездну. По сосущему чувству под ложечкой ощущаю нарастание скорости падения. На этой высоте скорость свободного падения достигает 100 метров в секунду, да еще плюс скорость полета самолета. Надо выждать с открытием парашюта, пока не погашу скорость. Носом и губами протираю «глазок» в белом инее на стекле - темный фон земли сменяется попеременно с синим фоном неба - меня вращает. Делаю рывок, принимаю позу «ласточки» и тянусь к кольцу парашюта. И не могу дотянуться.