Анатолий АРТЕМЬЕВ
Работая с документами в архивах, мне пришлось убедиться, что скупые бумаги, составленные по указаниям начальников и удовлетворяющие требованиям уставных документов, лишь фиксируют события и факты и напоминают чистые звуки без окрашивающих их обертонов. Этот недостаток до некоторой степени компенсируется воспоминаниями очевидцев, количество которых катастрофически убывает. И не следует, по моему мнению, относиться к ним иронически.
Возможно, некоторый интерес у читателей вызовут воспоминания о том, как готовили лётчиков морской авиации для фронта во время Второй мировой войны.
Военная служба для меня началась 15 сентября 1943 г., когда из предписания, выданного мне Кировским райвоенкоматом г. Саратова, следовало, что я направляюсь для обучения в училище морских лётчиков им. Молотова в г. Куйбышев. Заявление с просьбой направить меня в лётное училище я написал сам. Предварительно я прошёл две довольно строгие медицинские комиссии, одну общую, а вторую - на предмет годности к лётной работе. К этому времени мне только исполнилось семнадцать лет.
Шла война, на выданные мне проездные документы никто на вокзалах внимания не обращал, и до места назначения пришлось добираться попутными товарными составами, на тендерах паровозов, в кабине машиниста. После прибытия в Куйбышев пережил довольно много неприятных минут из-за нечёткого толкования предписания. Здесь долго решали, оставить ли меня в Школе лётчиков (пилотов) первоначального обучения авиации ВМФ или отправить в г. Молотов, где находилось авиационное техническое училище, также принадлежавшее ВВС ВМФ. Приняв во внимание, что согласно удостоверению ученика 8-й Саратовской спецшколы ВВС (другого документа об образовании у меня не было) я переведен в 10-й класс, а следовательно проучился по несколько отличной от обычных школ программе (один год я себе приписал, так как девятый класс не закончил), меня оставили в Куйбышеве.
Была вторая половина сентября 1943 г., занятия начинались только в ноябре, и по принятому порядку всех вновь призванных и добровольцев отправляли в карантин. Школа пилотов первоначального обучения авиации ВМФ, впоследствии переименованная в Первую школу морских лётчиков, располагалась в центре г. Куйбышева на ул. Некрасова. Главные её ворота выходили на большую площадь перед зданием оперного театра, которую использовали для строевой подготовки.
Карантин располагался в подвальном помещении с двухъярусными деревянными нарами. Впрочем, существовал дифференцированный подход к размещению: сержантов и старшин фронтовиков, прибывших с флотов (преимущественно с Черноморского флота), размещали в других помещениях в несколько лучших условиях, но и здесь многое зависело от людей, и можно было увидеть воочию до какой степени можно опуститься. Однажды по каким-то делам, а возможно и просто так, мы зашли к старослужащим и были поражены, когда увидели, что одеяло, которым накрывался крупный начальник - старший матрос Скоморохов, как-то странно шевелилось. Приглядевшись внимательно, мы с товарищем буквально отпрянули - это шевелилась масса вшей. Но подобное не было правилом, а, скорее, исключением. У других это не очень почитаемое насекомое также попадалось, но не в таких количествах и значительно реже. Тем более, что курсанты мылись в банях довольно регулярно, не реже одного раза в десять дней, и каждый раз все вещи подвергались термической обработке в устройствах, именуемых вошебойками. Каких-либо элементарных удобств в карантине не было, да многие из его временных обитателей к ним и не были приучены. Основной контингент составляли самарские и саратовские пролетарии, а также представители сельских районов Пензенской области. Последние имели довольно упитанный, по меркам военного времени, вид. Приезд "пензяков", как их называли, всегда вызывал оживление, имевшее весьма конкретный смысл. Представители сельских районов были яркими собственниками, начисто лишенными чувства коллективизма, и их приучали к этой прогрессивной форме сосуществования на практике. Все они прибывали с увесистыми заплечными деревенскими мешками, именуемыми "сидорами". И эти "сидора" напоминали новогодний мешок деда Мороза. Их буквально распирали домашние деликатесы, о существовании которых полуголодные городские пролетарии, получавшие скудные пайки по карточкам (400 граммов хлеба на иждивенца), давно забыли, а многие и не подозревали. Вот этим им приходилось делиться, а если владелец не выказывал такого рвения, то производилась экспроприация. Я, например, до сих пор помню, какими вкусными были окорока и шарики из теста с запеченными внутри яйцами.
Значительно позднее, когда я научился мыслить абстрактно, пришлось прийти к малоутешительному выводу, что карантин являлся довольно откровенной и циничной формой тяжелого рабского неоплачиваемого труда. В качестве рабов использовались вчерашние школьники, многие с незавершенным средним образованием (для обучения по курсу лётчика допускались закончившие девять классов), которым и в голову не приходило, что может быть по-другому. Постепенно наступало прозрение и понимание, что далеко не все, кто попал в школу, подобно мне горят желанием быстрее её закончить и попасть на фронт. Более того, их задача как раз и состояла в том, чтобы протянуть время и на фронт не попасть. Подобными мыслями вслух не делились, но многие поступки свидетельствовали о подобной тенденции. Впрочем, те, кто уже побывал на фронте, свои сокровенные желания не очень утаивали.