В. СИНАЙСКИЙ
Раннее августовское утро. Солнце взойдет примерно в половине шестого. Предрассветный ветерок уже колышет траву на аэродроме. Стоя в кузове полуторки едем на эскадрильную стоянку. Вчера после напряженного летного дня уехали на ночлег поздно вечером, а сегодня к рассвету должны быть в боевой готовности. Немудрено, что многие пытаются стоя дремать. Время от времени подаётся команда: «Внимание, провод!». Все дружно приседают. Вот, наконец, машина останавливается у землянки. Это командный пункт эскадрильи. Летный состав приедет позже, а мы расходимся по капонирам, в которых под маскировочными сетками стоя! самолеты. Подковообразные насыпи капониров тянутся вдоль границы аэродрома до его конца. Наш капонир третий, идти недалеко, всего метров 150-160. Вот и он. Вместе с мотористом и оружейником расчехляю самолет. С любовью и гордостью смотрю на новенький Ла-5ФН. Мощный мотор, пушечное вооружение, высокая скорость и маневренность делают его грозным противником для самолетов врага.
Самолет расчехлен. Залезаю в кабину, а моторист и оружейник несколько раз проворачивает винт и подсоединяют баллон со сжатым воздухом. Даю команду «От винта!» и открываю кран пусковой системы, одновременно подкачиваю бензин альвеером и включаю зажигание. Мотор запускается с полоборота: погода теплая и проблем с запуском нет. Начинаю прогревать мотор, следя за показаниями термопары. Но вот мотор прогрет и можно приступить к его опробованию. Клонит в сон и руки все делают автоматически. Прибавляю обороты, меняю шаг винта. Переключаю магнето, поглядывая на показания приборов. Равномерный гул мотора успокаивает и нагоняет дремоту. Но если что-либо будет не так, опытное ухо это тотчас уловит. На этот раз все в порядке. Выключаю мотор, вылезаю из кабины и закрываю фонарь. Подъезжает бензозаправщик, а за ним маслозаправщик. Заливаем в баки бензин и масло, заряжаем сжатым воздухом бортовой баллон. Оружейник проверяет вооружение и комплектность боеприпасов. Все в порядке. Теперь до прихода командира экипажа младшего лейтенанта Бориса Михайловича Козлова можно отдыхать. Мы сделали все, чтобы он мог спокойно подняться в воздух для выполнения боевого задания. Машина не подведет. А когда он взлетит и самолет скроется из глаз, с тревожным нетерпением будем ожидать его возвращения. Конечно, 1943 год не 1941. Но все-таки!
Козлов прибыл в полк менее двух недель назад в составе последнего пополнения летного состава после Курской битвы. Ему недавно исполнилось 20 лет и сразу после окончания летной школы был направлен на фронт. К нам, бывалым фронтовикам, относился с большим уважением. У меня с ним сразу установились отличные отношения. Они были скорее дружеское, чем служебные. Конечно, в официальных случаях мы всегда строго соблюдали служебный этикет: он командир экипажа, я его подчиненный. Но в жизни обычной мы вели себя как братья, причем старшим братом был я. Всегда очень за него волновался и опекал в меру моих сил.
В один из первых дней произошел такой случай. Это был седьмой или восьмой боевой вылет Козлова. Он пришел в капонир и сказал, что в составе четверки старшего лейтенанта Кратинова летит на прикрытие наших войск, которым очень досаждают немецкие пикировщики Ю-87, «лапотники», как их называли наши летчики за неубирающиеся ноги шасси и малую скорость. Я доложил о готовности самолета к полету, помог одеть парашют и запустить мотор. Провожаю самолет до выхода из капонира, смотрю как он взлетает и пристраивается к своему ведущему Кратинову. Самолеты уходят в сторону фронта, который совсем недалеко. Засекаю время вылета. Теперь мы можем только ждать.
Время полета истекает. Наконец появляется вся четверка и по очереди заходят на посадку. Бегу на поле, встречаю Козлова и лежа на крыле, указываю путь к капониру. Рулим на малом газу, скорость не более 60 км/час. Уже близко капонир, делаю знак Козлову, чтобы тормозил. А он мне показывает, что тормоза не работают. Показываю ему крест: выключай мотор! Грожу ему кулаком! Мотор выключен, но самолет продолжает катиться к капониру, винт ещё вращается, правда, медленно. Мы медленно подъезжаем к капониру, прямо на столб, поддерживающий маскировочную сетку. Трехметровый винт легко разрубает столб, оставив небольшой пенек. Самолет медленно продвигается ещё немного вперед и налезает на пенек. Наконец мы остановились. Самолет сидит на пеньке, как стрекоза на булавке. Помят бензобак и прикрывающий его щиток. Инженер эскадрильи Титов, размахивая руками и громко ругаясь бежит к нам. Ещё бы, небоевая потеря. Смущенный Козлов стоит у самолета. Шепчу ему: «Молчи, говорить буду я!». Инженер вперемежку с ругательствами кричит о небоевой потере, за которую придется отвечать. Когда он высказал все, что думает о нас, то спросил, когда введем машину в строй. Я ему ответил: «Во-первых, потеря боевая. Козлов вел бой, и в бою ему повредили воздушную систему. Во-вторых, самолет будет введен в строй не позже двух часов. К очередному вылету мы успеем сменить бак и щиток». Не знаю, чем бы кончились наши препирательства, если бы не Кратинов. Он подошел к нашему капониру, пожал руку Козлову и сказал, что Козлов настоящий друг и мужественный летчик. Во время воздушного боя, когда Кратинова атаковали сразу три «мессершмитта», Козлов пошел наперерез «мессерам» и принял их огонь на себя. Они оставили Кратинова и набросились на Козлова. Но тут уж опытный Кратинов отразил атаку, сбил одного «мессера» и отогнал остальных. Инцидент был исчерпан. Титов ушел ворча, а Козлов задержался у самолета и выражал желание нам помочь, перейдя на официальный язык, я ему сказал: «Командир! Идите отдыхать, через два часа Вам придется опять лететь. Самолет будет готов, не волнуйтесь». После ухода Козлова мы быстро сменили бензобак и щиток. Потом я запустил мотор, проверил работу бензосистемы и пневматики. Оказалось, что и то и другое в порядке, никаких повреждений в воздушной системе не обнаружил. По-видимому, во время воздушного боя Козлов случайно стравил весь сжатый воздух.